Не так давно в Москве завершилась 27-я книжная ярмарка Non/fiction. На протяжении многих лет она оставалась уникальной площадкой, где художественная проза и поэзия соседствовали с документальными произведениями. «Это всегда качественное чтение, и каждый читатель обязательно найдёт здесь своего автора и свою книгу», – обещают организаторы. На ярмарке интеллектуальной литературы в годы её расцвета можно было приобрести книги не только лучших российских издательств, но и из соседних стран. С недавних пор она проходит дважды в год: весной и зимой. В апреле 2025 года местом для проведения стал Гостиный двор неподалёку от Красной площади. Отметим: некоторые издательства, участвовавшие в Non/fiction постоянно, не привезли сюда свои новинки. Однако и нынешней весной книголюбы могли отыскать немало заслуживающих внимания изданий, в том числе из Ижевска и Екатеринбурга. Несколько из них заинтересовали и корреспондента TV Губернии. Роман Сенчин. Александр Тиняков: человек и персонаж (АСТ – Редакция Елены Шубиной) 18+ Как раз перед открытием Non/fiction был дан старт новой книжной серии «Жизнь известных людей». Одновременно вышли три книги. В том числе написанная Павлом Басинским биография Леонида Андреева и работа Дмитрия Воденникова об Иване Бунине. Но более всего интригует жизнеописание персонажа, на котором остановил выбор лауреат премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» Роман Сенчин. Александра Тинякова называли «самым аморальным поэтом Серебряного века», «Смердяковым русской поэзии». Он считался стихотворцем второго, если не третьего эшелона, но почему-то его судьба волновала таких современников, как Александр Блок, Георгий Иванов, Михаил Зощенко, Владислав Ходасевич. Не раз Тинякова делали и прототипом литературных персонажей.  Едут навстречу мне гробики полные, В каждом – мертвец молодой. Сердцу от этого весело, радостно, Словно берёзке весной! Вы околели, собаки несчастные, – Я же дышу и хожу. Крышки над вами забиты тяжелые, – Я же на небо гляжу! В истории литературы немного найдётся авторов, осмелившихся признаться в чём-то подобном. Начинал Тиняков как эпигон символистов, тогдашним коллегам запомнился как человек, мучительно желавший славы и беспринципный. «Он принимает окраску окружающей среды», – считал Ходасевич. Поэт одновременно сотрудничал с либеральными и черносотенными изданиями. Затем пытался сделать карьеру при большевиках, а в середине 1920-х стал профессиональным нищим, попрошайничая на углу Невского и Литейного проспектов и подвергаясь арестам за чтение антисоветских стихов. «Он не пожелал больше врать. Он перестал притворяться», – писал наблюдавший за Тиняковым Зощенко. Сенчин пытается отделить поэта от человека, понять, где миф, а где реальность. Где деградация, где – отважный вызов обществу и государству. Где фарс, а где – подлинная трагедия. «Автору сложно не влюбиться в своего героя, пусть это даже антигерой. – признаётся писатель. – Тиняков бесспорно классический маленький человек. Порой жалкий, порой агрессивный. Но вот загадка этого маленького человека Тинякова: без него 1910–1920-е были бы несколько иными». Александр Введенский. Ещё (Галеев-Галерея) 14+ «У книги, которую вы держите в руках, два начала и две обложки, – предупреждает аннотация, – первая ведёт к текстам и фрагментам стихотворений, рассказов и пьес, написанных Александром Введенским для детей и случайно или намеренно просмотренных предшествующими публикаторами... Но если вы перевернёте книгу и откроете её с обратной стороны – вы попадёте в альбом, воспроизводящий мир хрупких носителей, на которых сохранились эти тексты. Это физический мир архива, из хаоса которого были по крупицам восстановлены тексты». Автор предисловия и комментариев Кирилл Захаров добавляет: форма книги «ближе к выставке найденных сокровищ, чем к детскому или исследовательскому изданию». Тем интереснее её листать.  В последнее десятилетие к творчеству поэта-обэриута наблюдается новый виток интереса. После долгого перерыва были переизданы немногочисленные сохранившиеся его произведения. Собрание сочинений вышло под названием «Всё». Но нашлось и кое-что «Ещё». Поэт писал быстро и сразу. Исповедуя безбытность, не заботился о судьбе своих рукописей (в отличие от его друга и соратника Даниила Хармса). Да и о жизни Введенского известно гораздо меньше. Потому любой бумажный клочок с наброском, любая выцветшая фотография имеют особую ценность. Некоторые можно рассмотреть в книге. Больше повезло текстам, написанным для детей. Среди них много халтуры, но есть и произведения, ставшие классикой детской литературы. Хотя литературоведы детским Введенским не очень-то занимались. Новая книга заметно расширяет наши представления об этой стороне его таланта. Опубликованы не только черновики неизвестных сказок и пьеса, написанная для Центрального театра кукол Сергея Образцова (её версии легли в основу легендарного «Необыкновенного концерта»). В архивах отыскалась переписка с Детиздатом, она помогает понять, в каких условиях приходилось Введенскому существовать. После очередного завинчивания гаек в культуре поэт на какое-то время лишился единственной возможности литературного заработка. «Я... дошёл до совершенно безвыходного положения, – признаётся он в 1938 году. – Для того, чтобы я мог жить – мне надо работать, а для того, чтобы работать – мне надо жить. Сейчас же я, кажется, не могу ни жить, ни работать». Его арестуют осенью 1941-го в Харькове незадолго до оккупации города немцами. Поэт умрёт во время этапа. Место его могилы неизвестно. А последний известный автограф – записка полустёршимся тупым карандашом, чудом дошедшая до родных из заключения: «Милые, дорогие, любимые. Сегодня нас увозят из города. Люблю всех и крепко целую. Надеюсь, что всё будет хорошо, и мы скоро увидимся. Целую всех крепко, крепко, а особенно Галочку и Петеньку. Не забывайте меня. Саша». Метсур Вольде. Петербургские тайны «Господина Оформителя» (АСТ) 18+ Солидный на вид (чуть меньше 400 страниц) том посвящён истории всего лишь одной культовой кинокартины, объявленной в момент выхода первым советским фильмом ужасов. Художник, соперничая с Богом, создаёт манекен, используя в роли модели умирающую девушку, и спустя несколько лет обнаруживает: кукла ожила, сбежала и нашла себе богатого мужа. Поцелуй восковой женщины не приведёт ни к чему хорошему. «Можно сказать, что это главный наш готический фильм», – констатирует Вольде. Но прежде всего «Господин Оформитель» – признание в любви Серебряному веку. Фильм появился в самом начале перестройки благодаря счастливому стечению множества обстоятельств. Изначально это была дипломная короткометражка, снятая режиссёром Олегом Тепцовым в 1986 году всего за 15 дней. Она настолько удалась, что постановщику предложили превратить её в полноценную картину.  Книга – результат изучения документов и старых рецензий, но без бесед с участниками съёмок она, конечно, вряд ли получилась бы. Увы, многих уже нет в живых. Умерли сценарист Юрий Арабов, композитор Сергей Курёхин, без музыки которого фильм невозможно представить. Нет в живых и дебютировавшего в главной роли Виктора Авилова, и актёра Михаила Козакова, который в этой компании дебютантов оказался чуть ли не единственным мэтром. Отдельный раздел – путеводитель по местам съёмок. Их поиски для многих фанатов фильма – целый квест и предмет споров. «Даже несмотря на то, что в картине нет ни одного узнаваемого, так называемого открыточного вида, насыщенная, сверхъестественная жизнь Петербурга чувствуется в интерьерах, в видах заброшенного сада или мрачного дома где-то на Островках». Павел Хазанов. Россия, которую мы потеряли. Досоветское прошлое и антисоветский дискурс (Новое Литературное Обозрение) 16+ С каких пор в советском обществе стала расти привлекательность дореволюционной эпохи? Какие факторы этому способствовали, помимо отсутствия продуктов в магазинах? Что за люди оказались причастны к этому? Ответы попытался найти историк культуры Павел Хазанов, в 1990-е десятилетним ребёнком вывезенный родителями из России в Сан-Франциско. Одни из героев книги стремились к исторической справедливости, руководствуясь идеями прогресса, мечтая, например, о многопартийной системе и культурном торжестве интеллигенции. Другие понимали под справедливостью тотальный реванш консервативных сил и мечтали о том, чтобы никаких партий не было вообще. Одни грезили о лубочном народе, якобы жившем гармоничной деревенской жизнью и хранящем в XX веке «древние традиции»; другие осознавали: современное общество урбанизировано, а народная песня уже не займёт место ни блатной, ни бардовской. Кто-то, как литературовед Юрий Лотман, видел идеал в декабристах (прежде всего в их аристократизме), кто-то – в народниках. Их оппоненты – в Столыпине. Некоторые, кажется, и против крепостного права ничего не имели. Как отмечает автор, «Солоухин в «Письмах из Русского музея» обращается ко многим картинам из русской жизни XIX столетия, настаивая, что, несмотря на реализм изображения, эти полотна наказывают зрителю и писателю не вчитывать в них социальные конфликты», а Никита Михалков в своей экранизации романа Ивана Гончарова, по сути, предлагал умиляться сгубившей главного героя Обломовщине, деятельного Штольца изображая на экране как искусителя. Хазанов, анализируя эссе, романы и фильмы, созданные в последние 70 лет, пытается понять: как люди с несхожими взглядами на прошлое и идеалами будущего выработали консенсус о привлекательности Российской империи до 1917 года, вольно или невольно сформировав мировосприятие нынешнего гражданина РФ?  Кино и контекст. От Горбачева до Путина. Том 5: 1998–2000 (Сеанс) 18+ История масштабного издательского проекта началась в конце 1990-х. Тогда команда питерского журнала «Сеанс» приступила к подготовке семитомной «Новейшей истории отечественного кино». «В процессе мы поняли, что без политического и бытового контекста, без смежных искусств знание об интересующем нас предмете будет неполноценным, скудным», – вспоминает киновед Любовь Аркус. Энциклопедия вышла в нулевые. Годы спустя стало ясно, что к теме нужно вернуться. Из предисловия к первому тому мы узнаем, что эпоху пытались представить «во всём её многообразии – от политики, массмедиа, литературы, гуманитарных наук и самосознания общества до театра, музыки, балета, а также истории русского зарубежья». Одна из причин возвращения к проекту в 2020-е – убеждённость авторов: «Недостаточно отрефлексированная история обречена на повторение ошибок и не разрешимых конфликтов – вот урок, который следовало бы вынести раньше… В том бурном, великом, ужасном, преступном, героическом времени были свои герои и антигерои, были сделаны роковые ошибки, совершены грандиозные прорывы и грандиознейшие же просчёты – но и те, и противоположные характеристики эпохи можно подвести под один знаменатель: неосознанность, отсутствие компетенций (да и откуда бы им взяться?), а также глубокий посттравматический синдром у всех поколений». Важна и попытка напомнить о том, как искал новый язык отечественный кинематограф. Ведь большинство снятых тогда фильмов оказались забыты, и часто – несправедливо.  Последний том «Кино и контекста» – про события самого конца XX века: нашлось место для рассказа об августовском дефолте 1998-го, взрывах домов, начале Второй Чеченской, праздновании 200-летия А.С.Пушкина, гибели подлодки «Курск», моде на Эраста Фандорина, возвращении советского гимна, успехах дуэта «Тату» и группы «Король и Шут», первом сезоне «Улиц разбитых фонарей» – и, конечно, о главных фильмам тех лет: «Хрусталёв, машину!», «Про уродов и людей», «Окраина», «Страна глухих». Закончилась эпоха «Братом-2». Максим Жегалин. Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века (Individuum) 18+ Незадолго до открытия ярмарки организаторы без объяснения причин отказали в участии одному из наиболее интересных на сегодняшний день издательств. Его сотрудники не растерялись и провели собственную мини-ярмарку. Книги Individuum по издательским ценам можно было приобрести в те же дни сразу в трёх точках столицы. Одна из них располагалась в рюмочной по тому же адресу, где проходил Non/fiction.  К фестивалю издательство, как водится, подготовило несколько новинок. В их числе – «летучий очерк Серебряного века», документальный роман об эпохе с 1905 по 1921 год. Одна глава – один год. В начале первой 24-летний Борис Бугаев, он же Андрей Белый, и 27-летний Максимилиан Волошин покидают, разминувшись друг с другом, поезд Москва – Санкт-Петербург. Первый едет на Литейный проспект, второй – на Васильевский остров. На календаре – 9 января. Этот день станет началом Первой русской революции. Книга густо населена: на одной странице можно встретить Вячеслава Иванова, Михаила Кузмина, Валерия Брюсова и Константина Сомова, на соседней Любовь Менделеева машет уезжающему мужу Александру Блоку из окна платочком. Поэты ищут новые формы, влюбляются, участвуют в спиритических сеансах, изнывают от жары, отправляются в тур по стране, возвращаются из Африки, сбегают в Женеву, вызывают оппонента на дуэль, уклоняются от дуэли, мечтают уйти в монастырь, напиваются, задаются вопросом «Кем бы я хотел быть: непризнанным и великим или прославленным и брошенным?». Пока Ахматова носит котиковую шубу, Белый пишет роман. В какой-то момент рождается Даниил Хармс. Тем временем приближаются Первая Мировая и новая революция. Все предчувствуют приближение новых времён, но никто не догадывается, что большинству из них перемены сломают жизнь. Мы уже знаем, что будет дальше, но читать всё равно интересно.